Новое Время (Украина), 13 июня 2024

Виталий Портников

Журналист

Первые же социологические опросы, которые были проведены после решения французского президента Эммануэля Макрона провести внеочередные выборы в Национальное собрание, продемонстрировали, что чуда не произошло.

Партия Марин Ле Пен «Национальное объединение» уверенно лидирует — впервые в своей истории и истории возглавляемого еще отцом Марин Жан Мари Ле Пеном «Национального фронта» — и удивительно близка к формированию собственного правительства. При этом в таком правительстве, если оно возникнет, больше не будет никакой политической экзотики, — пишет Виталий Портников для Радио.Свобода.

Правительство Италии уже возглавляет лидер местных ультраправых Джорджа Мелони, и выборы в Европейский парламент только подтвердили ее популярность. Лидер нидерландских ультраправых Герт Вилдерс после триумфа своей партии на последних парламентских выборах отказался от должности премьера, но все равно остался самой влиятельной фигурой в новой власти. А на очереди — первый ультраправый канцлер Австрии. Ждать осталось совсем недолго.

Это пришествие правых радикалов стало такой обыденностью европейского политического ландшафта, что мы теперь стараемся искать в нем скорее положительные, чем отрицательные стороны. Как изменилась Марин Ле Пен, которая осуждает российскую агрессию против Украины! Как хорошо, что Джорджа Мелони среди главных союзниц Киева. Как важно, что Герт Вилдерс поддерживает Израиль. Теперь, на фоне всех этих восторгов, которые позволяют сохранить в тени внешнеполитические намерения фигурантов, я начинаю понимать восхищение, которое Бенито Муссолини мог вызывать у Владимира Жаботинского или Бориса Савинкова, или надежды, которые Лион Фейхтвангер или Ромен Роллан могли связывать с Иосифом Сталиным. Когда радикализм становится мейнстримом, ты, как бабочка, попавшая в паутину, ищешь спасения у паука в противоположном углу комнаты.

То, что радикализм становится устойчивой тенденцией развития политической жизни Европы, мы уже поняли. Однако один из главных вопросов: как этой тенденции противостоять и удастся ли умеренным политическим силам преломить эту тенденцию и возвратить себе былое политическое и, я бы даже сказал, цивилизационное влияние?

И один из важных ответов на этот вопрос: необходимо покончить с нестабильностью и противостоять войнам и конфликтам, этим, на первый взгляд, мелким порезам, с помощью которых диктатуры обескровливают демократии. Нетрудно заметить, что значительный рост влияния правых сил был связан с миграционным кризисом, вызванным войной на Ближнем Востоке. Но кто вскипятил это адское месиво, разве не Владимир Путин? Разве этот кризис и реакция на него европейцев не убедили российского президента в том, что он может играть на Европе как на хорошо настроенном рояле?

То, что сейчас управляет настроениями многих европейцев, — страх. Страх перед войной, страх перед миграцией, страх перед бедностью. Этот страх усиливается с каждым днем войны в Украине, пусть даже прежде всего для стран в центре Европы. Этот страх усиливается с каждым днем войны на Ближнем Востоке, пусть и по-другому, чем в случае с Украиной. Потому что каждая новая антиизраильская демонстрация, организаторы которой рассчитывают изменить общественное мнение на Западе в пользу палестинского движения, убеждает молчаливое большинство, что партии с антимигрантской повесткой на самом деле были правы в своих самых фантастических предупреждениях. И правые радикалы это уже хорошо поняли.

Их недавняя демонстрация под израильскими флагами в Мадриде — это, конечно же, не про Израиль. Это про Европу. И про их собственное место в Европе. Про их места в европейских правительствах. Про их места в президентских дворцах. И каждая новая война, каждый новый конфликт будут только уменьшать дистанцию между ними и властью.

Если призадуматься, то Европа столетней давности, Европа после Первой мировой войны и перед Второй, вовсе не была цитаделью демократии, а немногие демократические страны континента были, скорее, исключениями и стали первыми жертвами новой агрессии. Европейцы того времени тоже жили в страхе — страхе перед новой войной, и этот страх был блестяще использован теми, кто знал простые ответы на сложные вопросы и умел кричать с митинговых трибун. Но что самое важное: этот страх не только не предотвратил новую войну, но, скорее, ускорил ее приближение.